Он замолк, и его красивое мужественное лицо выражало теперь справедливое негодование.
— Мне противно говорить, Эндрю, но я должен справиться с этой ситуацией до конца. Все было бы великолепно и прекрасно, если бы не вмешалась эта… эта хитрая, ловкая…
Он снова оборвал фразу.
— Старина, давай договоримся раз и навсегда. Я не знаю, как ты это воспримешь… Но пришла пора тебе узнать, что самое лучшее в твоей жизни произошло тогда, когда грабители всадили две пули в эту горбатую сучку — твою жену.
Глава XIV
Эндрю ждал чего-то подобного. Что бы Лем ни сказал, было понятно, что единственное средство отмыть себя для него в том, чтобы очернить Маурин. Эндрю сидел молча, просто наблюдая за тем, как его «отчим» ерзал в кресле.
— Это нелегко слышать, старина. Я имею в виду — она обвела тебя вокруг пальца, так ведь? По крайней мере вначале. И я не осуждаю тебя. Она меня самого поразила сперва, когда ты привел ее сюда. Всегда такая обаятельная, столько бегала вокруг твоей матери. Да, думал я, Эндрю отхватил себе сочный персик. Но так было только сначала. Скоро я раскусил ее. «Здесь что-то не то», — говорил я себе. Твоя мать ведь тоже видела ее насквозь, не так ли? Никогда не доверяла ей. У нее врожденное чутье на такие подделки.
Лем взглянул еще раз на закрытую дверь в ванную.
— Да, старина. «Этой девочке что-то надо, все это неспроста», — говорил я себе и пытался понять, в чем же дело. Знала ли она, что твоя мать намеревалась оставить свои деньги Неду? Мы-то знаем, что это уже устроено, так было заранее решено, поскольку ты унаследовал бизнес твоего отца. Но это ли было ей нужно? Расточала ли она свое обаяние в надежде заставить старушку изменить свое завещание? На этом я в конце концов и остановился, и то, как все потом повернулось, показало, что я не слишком ошибался.
Лем допил последний глоток мартини, в рот попал кусочек лимонной кожуры. Он вынул его большим и указательным пальцами.
— Понимаешь, старина, все пошло наперекосяк примерно восемь месяцев назад… из-за Руви. Представляешь, что твоя женушка делала? Она следила за мной всякий раз, когда я выходил днем, и потом однажды появилась в доме, когда там была только Руви. Бедная Руви, у нее всегда была доверчивая душа. Маурин пробыла всего час или два и сумела заполучить от нее всю историю сразу, а потом принялась за меня. На следующий же день — это был четверг, день, когда твоя мать посещает доктора Вилльямса, чтобы сделать противоаллергические уколы, — она позвонила мне снизу. Я пригласил ее, и она зашла, помахивая той фотокопией брачного договора.
Эндрю решил не перебивать. Лучше всего было выслушать Лема до конца. До сих пор все сходилось. Лем всячески избегал упоминания о своих собственных попытках шантажировать Маурин. Он выставлял себя в роли жертвы немотивированной агрессии. Однако это было довольно разумно. Если бы Эндрю находился на месте Лема, наверняка он воспользовался бы такой же версией.
Лем, казалось, погрузился в размышления. Наконец он тряхнул головой.
— Бедная Руви, нельзя осуждать ее за отсутствие мозгов. Она не умеет лгать. Никогда не умела. Ты мог видеть это сегодня. Вся та ерунда, которую она придумала для тебя о Маурин — ее подруге, приходившей навестить ее, приносившей подарки… десятилетний ребенок сразу бы раскусил, что к чему. Она видела Маурин только единственный раз и возненавидела ее. Из-за меня, разумеется. Я не представлял себе, что Руви могла бы возненавидеть кого бы то ни было, пока как-то, через пару дней после посещения Маурин, я не заглянул к Руви и не увидел, что она делала: она вырезала заглавные буквы из газет и приклеивала их на листок бумаги. Анонимное письмо, ты знаешь. Она призналась, что уже послала тебе одно, до того она была обеспокоена из-за Маурин. Разумеется, я тут же прекратил все это дело. Анонимные письма — я не шучу! Есть такие вещи в жизни, до которых не следует унижаться. Бедная Руви, она была совершенно пристыжена, когда я объяснил ей это, но она только пробовала осадить Маурин единственно ради меня.
Что ж, вот и объяснение письму. Даже если все остальное было обманом, Эндрю мог поверить в это. Он представил, как Ровена Ла Марш расхаживает с ножницами и клеем, а три чихуахуа тявкают и кусают ее за юбку.
ВЫ ЕДИНСТВЕННЫЙ ЧЕЛОВЕК В НЬЮ-ЙОРКЕ, КТО НИЧЕГО НЕ ЗНАЕТ О ВАШЕЙ ЖЕНЕ.
— Сам понимаешь, дружище, куда мне было деваться? — Лем наклонился чуточку ближе к Эндрю, как бы подчеркивая тем самым их взаимопонимание и доверительность. — Да, тот четверг. Маурин вошла в квартиру, прелестная, благоухающая, такая же, как всегда. Тебе стоило бы посмотреть на нее. Тебе бы следовало послушать, как она все гладко излагала. «Взгляни-ка, что я нашла», — сказала она, помахивая той копией брачного договора. Кто бы не растерялся? Она, конечно, не сомневалась, что у меня были вполне веские причины для совершения повторного брака, но, подумай только, как ужасно для бедного мистера Прайда, если это когда-нибудь выйдет наружу, тем более что моя другая жена является столь примечательной персоной. И — можешь ты поверить? — она достала какую-то бульварную газетенку с фотографией пьяного происшествия на улице с бедняжкой Руви. Должно быть, она ходила в библиотеку или еще куда-то и откопала это.
Лем помотал головой, чтобы показать свое изумление от людской порочности.
— Да, она говорила, это счастье, что человеком, узнавшим обо всем, что произошло, была она, поскольку она, естественно, мой друг, просто потому, что я ее друг. И раз она уверена, что я ее друг, она не сомневается, что я хотел бы помочь ей исправить вопиющее нарушение справедливости. Я должен согласиться, понятное дело, что со стороны миссис Прайд преступление оставлять все деньги этому нехорошему Неду, тогда как Эндрю — старший сын, и, разумеется, он должен получить их. Именно тогда она помахала брачным договором еще раз и, по-прежнему хитро улыбаясь, с милым видом восходящей кинозвезды сказала: «Я ясно выражаюсь? Ты проследишь, чтобы старушка поменяла свое завещание, и быстро? А если нет… Какое наказание за двоеженство в штате Нью-Йорк? Три или четыре года, не так ли? Как бы то ни было, ты можешь понять мое положение, — говорила она. — Ты же не думаешь, что я вышла замуж за Эндрю из-за его ума или красоты? Я вышла за него, потому что предполагала, что однажды он станет богатым, именно так и должно случиться».
Ты же не думаешь, что я вышла замуж за Эндрю из-за его ума или красоты? Почти идентично словам письма к Розмари. Эндрю ощутил паническую дрожь. Боже мой, разве такое возможно, после всего того, что… что…?
— Только представь себе, — сердечно улыбался Лем, — что когда она все это выстроила в одну линию, то на мгновение я почувствовал что-то, как бы это сказать, вроде приступа смеха. Да, правда. Я подумал, что все это шутка, ерунда. Ведь ты же знаешь свою мать, дружище. Можешь себе представить, чтобы кто-то попытался воздействовать на нее относительно того, как ей следует поступить с деньгами? Чтобы я пошел и сказал: «Видишь ли, цыпленочек, ты помрешь скоро. Почему бы тебе не написать новое завещание и не оставить все такому замечательному Эндрю?» Но я не засмеялся. О нет, надо быть дураком. Я видел противника и принял ее игру. «Годится, — сказал я. — Сделаю все, что в моих силах, но потребуется время, разумеется». Это ее, по-видимому, удовлетворило. Она ушла, и оттого, что это все выглядело полным безумием, я решил, что, вероятно, так все и закончится. Но не тут-то было.
Эндрю вцепился в подлокотники кресла. Лем дотянулся до коробки с сигаретами и взял одну. Он не имел привычки к курению и, подобно всем некурящим, превращал это занятие в некий процесс: сильными движениями, размахивая, ударял спичкой по коробку, засасывая чуть ли не всю сигарету, выпускал изо рта огромные клубы дыма.
— Каждый четверг с этого дня, всякий раз, когда твоя мать уходила принимать свои процедуры, появлялась Маурин. Каждую неделю я ждал ее, каждую неделю она угрожала. Нет нужды объяснять, что в конце концов она поняла, что все превратилось в фарс. Она тогда же признала это и сказала: «Я, должно быть, была не в себе, когда подумала, что у тебя есть какое-то влияние на старушку. Я, должно быть, была также не в себе, теряя столько времени, пытаясь получить деньги для Эндрю, когда гораздо лучше получить деньги самой».
Лем помахал сигаретой в воздухе.
— Тогда она принялась за драгоценности.
— Драгоценности?
— Конечно, — сказал Лем. — Пойми, я все это тебе рассказываю потому, что доверяю тебе, Эндрю. Ты не должен думать, что я когда-либо подозревал, что ты с ней заодно. Такое мне никогда не приходило в голову, даже если бы она это не объяснила совершенно четко, она явно действовала сама по себе. Но когда она обрисовала свой план с драгоценностями, я понял, что — финиш. Понимаешь, я уже узнал ее к тому времени. Я знал, что она столь же несговорчива и столь же опасна, как Аль Капоне, и эта мысль была такой простой, такой очевидной… ну, старина, воздадим должное дьяволу, я называю это гениальной чертой.
